Люся уткнулась лицом в угол стены. Ей плохо. На белые школьные гольфы надвинулись ночные тени. Только и успела, что курточку надеть от холода да грозно крикнуть брату: «Быстро! Одевайся!»
Они успели, почти успели сбежать от неизбежной вечерней бури, от разрушения и хлопающих дверей, и возвышающегося властного крика. Брат бродил вдоль белой стены, трогая пальцами рисунки. Ему нравились изображения. Он мечтал рисовать, хотел быть художником. Люся устала, но пока еще рано возвращаться домой. Прохожие удивленно смотрели на них, но прибавляли шагу. Сочувствия в их глазах не было, только брезгливость.
Молчаливые серые многоэтажки выглядели сожженными и вымазанными золой. Все вокруг было грязно, противно. Люсе не хватило бы никакой на свете воды, чтобы умыться. И вокруг — ни единого цветка.
Брат дошел до конца стены, ткнул пальцем в сестру:
— Когда домой пойдем? Я есть хочу, — сказал он.
Она отвернулась. Вот упрямый.