— Ван Гог и Мунк, Достоевский и Кафка, Цветаева и Шекспир, Чайковский, Шопен… будь моя воля, я бы запретила их — этих тревожных несчастных людей, заражающих зрителей, читателей, слушателей собственным уродством!
Я молча слушала ее. У женщины были печальные и чуть безумные глаза. Она улыбалась мне, но я видела, видела в ней отблески фашизма.
Она продолжала говорить, мечтательно:
— Только правильная музыка. Правильные тексты. Правильные произведения. Искусство, исцеляющее души. Любовь! Созидание! Никаких психов! Все проходили бы проверку, прежде чем написать стихотворение или картину и тогда, только так…
Я спросила:
— Вы плачете?
— Что, простите?
— Вам бывает грустно?
— Грустно? Нет! Это роскошь бездельников и лентяев. Мне бывает разве что… ровно. Все одинаково и никак. Но… пожалуй, иногда я бы хотела заплакать. Как будто есть такой комок в горле, знаете? Хочется заплакать, и не могу. Чтобы избавиться от этой печали… Да, кстати, я ведь веду тренинги позитивного мышления. И смеюсь, смеюсь, смеюсь. Ох, моя жизнь полна добра и света.
Я тихо сказала:
— Возможно, Достоевский и Ван Гог помогли бы вам.