«Хоть бы не вшивым интеллигентом оказался! — мрачно думал Михаил. — Так нет же! Начнет сейчас: сыночек! Сыночек! Что же я с тобой делать буду? Тьфу!»
Двор ему сразу не понравился. Карусели кругом, бабки на пеньке сидят, по сторонам поглядывая, простыни сушатся на ветру. Темноглазая девчонка на велосипеде, раскрыв рот, перегородила Михаилу дорогу. Чтобы не смотреть ей в лицо, Михаил скосил взгляд к ее ногам и, рассмотрев красные туфельки, надетые на синие грязные носки, тут же отвернулся.
Все ему было противно. Трава эта зеленая, глупые дети, бегающие кругом, тонкие собачонки, уныло бредущие на длину проводков, ворона эта сидящая в траве, голубь бесполезный, — решительно все.
Михаил сунул руки в карманы. Бровастая девушка в белых брюках на что-то засмотрелась в нем, Михаил еле удержался от того, чтобы не показать ей язык.
На желтых стенах нужного дома были старательно выведены надписи на английском. «Я ненавижу этот город! — писал некто. — Я ненавижу этих людей!»
«Не батяня ли мой?» — спросил себя Михаил и, не додумав эту мысль, вытащил ключи и зашел в подъезд.
Без лифта на пятый этаж Михаил взлетел легко, попутно отмечая и пол, покрытый густой пылью, и голубые стены, замызганные черными надписями, и потемневшие от грязи стекла, и подоконники с сигаретами.
На пятом его поджидал крепенький мужичок в синей рубашонке, лихо завязанной вокруг пояса, в растянутых трениках, в тапках поверх зеленых носков. Рубашку спереди украшали масляные пятна. Мужичок неспешно раскуривал сигарету, судя по запаху вокруг не первую уже. Завидев Михаила, мужичок окликнул его:
— Эй, малой! Огоньку не найдется?
Михаил представил, как хватает мужичка за шиворот и хрясь его об подоконник с сигаретами, попутно объясняя: «Не малой я тебе, а Михаил Викторович. Так теперь и обращайся. Понял, нет? Огоньку нет и не будет, свой таскай» и стукнув его напоследок о стену, на том бы распростился.
Вслух же Михаил ничего не сказал. Открыл дверь, вошел, слыша вслед, как мужичок презрительно присвистнул.
В коридорчике — темень. Михаил пошарил включатель, нажал на что-то, щелкнуло, но свет не зажегся, зато из ближайшей комнатушки выбежала растрепанная женщина средних лет и, уставив на Михаила безумные глаза, выкрикнула: «Ты что, охренел совсем? За наш свет потом платить будешь!»
Михаил сделал вид, что ее не замечает и двинулся наугад к ближайшей двери. Женщина, подбоченясь, смотрела ему вслед. Михаил дверь толкнул, постучал. Никто не отозвался. Услышал язвительный смешок. Сохраняя лицо, Михаил двинулся к следующей двери по коридору, готовясь выслушать какое-нибудь со стороны женщины замечание, но эта дверь неожиданно легко отворилась, приглашая его и Михаил, не раздумывая, зашел.
В крохотной комнатушке, беспорядочно заставленной мебелью, заваленной хламом, у самого окна стояла кровать, в которой лежал человек. Из-за плотно зашторенных окон лился синеватый свет. Цветы на подоконнике завяли.
Человек лежал спиной, покряхтывая. Он не мог не слышать, как Михаил с громкостью захлопнул дверь, но все же не оглянулся. Михаил застыл на пороге.
— Эй, отец! — позвал он. — Ты?
— Заходи, Миша! — слабым голосом сказал человек. — Что-то я устал немного. Заходи, раздевайся.
«Пятнадцать лет не виделись, — подумал Михаил, стаскивая обувь. — Встреча на высшем уровне».
— Поставь чайник, он на столе, — продолжал отец, изучая вид на стену.
«Раскомандовался!» — зло подумал Михаил, а вслух сказал: — Лежишь почему? Заболел?
— Ох, спина моя… Я сейчас, сын. Сейчас, я встану!
Заскрипела кровать, принимая на себя всю мощь немолодого худенького тела. Отец ворочался в постели, вставая. Михаил не смотрел на него, делал вид, что возится с чайником, смахивал с лица непрошеные слезы. Не до сантиментов сейчас и не с отцом. Не заслужил.
Чайник подогрелся, а Михаил сидел на подвернувшемся табурете, тупо смотря на вскипающую воду. Некстати ему подумалось, что он устал и хочет спать. Позади подошел отец, постоял, подышал, шумно втягивая воздух. Сказал, несмело положив руку на плечо:
— Ну, здравствуй, сын! Посмотришь на меня? Давай хоть обнимемся.
Михаил рывком повернулся, успев мельком увидеть узкие серые глаза, морщинистое лицо и легкую улыбку на тонких губах, а затем отец принял его в свои объятия, и не убежать было от этого, не отвертеться.
Потом сидели, друг напротив друга. Михаил на скрипучей тахте, отец на табуретке. Отхлебывали чай, жгущий кипятком губы. Ели бутерброды с колбасой. Михаил с тоской поглядывал в окно. Он уже понял, что отец ничего не знает. И ему еще невыносимей стало здесь находиться, что тот так спокойно ест, губы колбасой промаслил, фу… Михаил отложил свой бутерброд.
— Вчера был на съезде, — скороговоркой говорил отец, очень быстро, как человек, которого никогда не выслушают до конца и снова боящийся не успеть. — Ты представляешь, выкинули Белова! Я им говорю, как же без Белова, столько лет с нами и теперь… За что, главное, за что? А они мне что отвечают. Старое поколение — это анахронизм. Будем от него избавляться. Ты понимаешь, да, к чему клонят? От папки твоего хотят избавиться…
Михаилу было горько. Чтобы хоть что-нибудь сказать, он спросил, хотя и ответ ему заранее был неинтересен:
— Что за съезд?
Отец удивленно взглянул на него.
— Литераторов наших, кого же еще? Миша, а ты помнишь в детстве, когда ты еще руку поранил и в гипсе ходил, мы с мамой ездили в Лушино…
— Не помню никакого Лушино. А Белов кто?
— Писатель! Книгу «Против ветра» написал и еще вот сборник рассказов «Позади нас только звезды». Неужели не читал?
Михаил нервно дернул плечом.
— Не читал. Я читать не очень-то люблю.
— Очень смешно! Отец у него литератор, а сын книжку в руки не возьмет. Стыдоба.
— Ну, ладно, отец! Ты расскажи лучше, как живешь. Нормально вообще в коммунальной квартире?
— По утрам туалет занят, а в ванной соседка вечно сушит мужнины труселя, — сиюминутно сообщил Виктор, писатель. — И, знаешь, пельменями постоянно пахнет с кухни. А так и ничего. Можно жить. Можно. Я ведь из комнаты и не выхожу почти. Помнишь, как у Бродского…
Слушать отцовы песнопения у Михаила не было никакого желания. Ни говорить о литературе он не хотел, ни о прочих безумствах. Хотел простого — чаю крепкого, черного, с сахаром, вареное мясо, картошку. Да только отец, увлекшийся иными жизнями, на трудности простого быта внимания не обращал.
— Отец, я посплю немного. Устал с дороги. Где тут у тебя можно лечь?
— Ложись на тахту! Прямо на мое место. Кровати другой нет.
— А как же?..
— Потом что-нибудь придумаем. А ты ложись, ложись.
Михаил лег в кровать, еще пахнувшую отцом, неловко умостился среди несвежих простыней. Из-за щели окна поверху чуть пахло уличным ветром. Спать хотелось неимоверно. Уже засыпая, Михаил крутанул глазом в сторону отца и шепнул невнятно:
— Знаешь, а мама…
И забылся, утащила его на дно круговерть слипшихся за день образов, теперь неспешно разворачивающихся кадрами на старом экране. То, что сказал отец в ответ (да и сказал ли?) — он не слышал.
14 июня 2015